Меню

пятница, 22 июля 2011 г.

Святой мученик Максим Румянцев (… – 1928гг.) Христа ради блаженный


     Максим Иванович Румянцев родился в середине пятидесятых годов XIX столетия в деревне Вандышки Кинешемского уезда Костромской губернии (д. Вандышки Кинешемского района Ивановской области в 1959 г. прекратила свое существование) в крестьянской семье. Родители его умерли, когда Максиму едва минуло десять лет, и он поселился в доме брата Егора и его жены Елизаветы, где прожил до пятнадцати лет, а в пятнадцать лет ушел странствовать. Где и как странствовал Максим – неизвестно, но вернувшись почти через тридцать лет на родину, он знал службу церковную наизусть, хотя оставался неграмотен; во время странствий он принял подвиг юродства, который не оставлял до самой кончины.     Вернувшись в родную деревню, Максим Иванович жил то у брата в баньке, то в благочестивом семействе Груздевых, почитавших блаженного за прозорливость, то в семействе Кочериных, а то где придется, куда Бог приведет.
     Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно отдавал. В бане никогда не мылся, а как войдет в баню в грязных рубашках, в тех же самых рубашках и выйдет.
     Однажды священник Николай Житников, с которым блаженный вел близкую дружбу, уговорил его попариться в бане. Отец Николай остался ждать, а Максим Иванович ушел в баню и исчез. «Что же это он так долго? Куда это он пропал?» – недоумевал о. Николай. Вошел он в баню и видит: сидит Максим Иванович на полке красный, как свекла, во всех своих рубахах.
     – Да что же ты, Максим Иванович, в одежде сидишь? – спросил он.
     – Так ты же мне сам велел париться, а не мыться, – улыбаясь ответил блаженный.
     В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, а мальчишки, бывало, пускали в него камни. Но благодушно все это переносил блаженный, помня, что все подвизающиеся за Христа гонимы будут. К тому времени, когда он поселился в деревне после многолетнего подвига странничества и юродства, он достиг берегов блаженного бесстрастия, и Господь начал открывать ему Свою благую волю о других людях.
     Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.
     – Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, – сказал он, подойдя к юродивому.
     – До свидания, сладкий барин, – ответил Максим Иванович.
     Многими чудесами засвидетельствовал Господь блаженного, так что не осталось у Андрея сомнения: он вернется живым. И вернулся.
     Дочь его, Веру Груздеву, Максим Иванович называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера, замуж не выйдешь», – говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей. Младшей дочери Груздевых Максим Иванович, когда та была девочкой, частенько говорил:
     – Николай, давай закурим. Николай, давай закурим.
     А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:
     – За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай, за мной кто-то бежит. Спрячусь под стол.
     Объяснилось все через много лет, когда она вышла замуж за Николая, и тот, когда бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.
     Максим Иванович никогда не говорил человеку прямо, а всегда как бы о себе. Пришел как-то к Максиму Ивановичу священник Григорий Аверин, и блаженный сказал ему:
     – Вот, Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут – да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет. Вскоре о. Григорий был арестован и в лагере расстрелян.
     Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя. Как-то сидел Петр Кочерин со своими друзьями на завалинке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:
     – Вот, дымок пошел.
     Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович через некоторое время настойчивее произнес:
     – Дымит. Дымит.
     Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:
     – Да пожар же!
     Тут все вскочили. Забежали за дом. И точно. За домом полыхало гумно.
     Обмануть или скрыть что-нибудь от Максима Ивановича было невоз­можно. Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома ради своей болезни и семейных нужд взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», – решила она. Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:
     – Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!
     Пришлось ей все рассказать.
     Бывало, что Максим Иванович ни к кому не шел ночевать, а садился со своим мешком посреди улицы и сидел здесь по нескольку дней. Однажды зимой он просидел так неделю. И одна женщина сжалилась над ним:
     – Максим Иванович, так же нельзя.
     – Конечно, нельзя, – кротко ответил блаженный, но не сдвинулся с места.
     Женщина пошла домой, истопила баню и пришла уговаривать бла­женного.
     – Максим Иванович, пошли, я уже и баню специально для тебя истопила.
     – Ну, давай салазки, накладывай на них мешки, – согласился он.
     Она пришла с салазками, положила на них мешки блаженного и по­пробовала везти. Но салазки с места не стронулись. Попробовала еще. Не может их сдвинуть.
     – Максим Иванович, не идут что-то салазки.
     – Не идут, – покачал он головой и сам легонько подтолкнул салазки. И сразу они сдвинулись и легко пошли.
     Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с самого утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хозяйка слушала, думая, когда же он кончит, и наконец спросила:
     – Что ты все заупокойные стихиры поешь?
     Ничего не ответил Максим, продолжая петь, а через некоторое время, кончив петь, сказал:
     – Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.
     Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в монастыре умерла монахиня. Как-то еще до начала гонений блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:
     – Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Все разлетится. Все.
     В середине двадцатых годов монастырь был закрыт, в его зданиях по­местилась следственная тюрьма.
     Сердце Максима не прилеплялось ни к чему земному; деньги он презирал, а если ему кто их давал, то он потрет их, потрет, да и бросит или сунет куда-нибудь.
     Однажды прибежала соседка Груздевых к Максиму Ивановичу:
     – Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!
     – Ну и что? – невозмутимо ответил блаженный. – Тебе жалко, что ли?
     – Да как не жалко? Конечно, жалко.
     – Ах ты, жалко, – покачал головой блаженный, — да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко.
     Духовно близкие отношения Максим Иванович вел с епископом Кинешемским Василием.
     – Многих я видел подвижников, молитвенников и духовных людей, – говорил о нем святитель, – но этот ближе всех к Богу.
     Владыка Василий ходил к блаженному Максиму Ивановичу пешком. И когда бы он ни задумал прийти, Максим Иванович всегда заранее знал о его посещении. Однажды он предупредил о его приходе хозяйку, и она бросилась убирать в избе. Но не успел святитель войти, как блаженный сам указал ему место:
     – Ты, владыко, здесь на пороге садись.
     – Да как же так! – всплеснула руками хозяйка. – Я уже и скамеечку вытерла...
     – А ему тут... тут... Садись, садись здесь! – настойчиво повторял бла­женный, показывая на порог.
     Святитель не стал возражать. Это было незадолго до ареста епископа.
     Многие, видя, какую жизнь он ведет, говорили ему:
     – Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Небесном.
     – А кто это знает: в Царстве ли? – ответит блаженный, глянет на образ Царицы Небесной. – Царица Небесная! – воскликнет, и слезы сами собой побегут по щекам.
     Зная службу на память, он на Пасху пел ее всю дома. Сядет против окон и радуется.
     – Смотри, – скажет хозяйке, – ангельская душенька, как солнышко играет.
     А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.
     Незадолго до своего ареста Максим Иванович пришел к о. Николаю Житникову и сказал:
     – Отец Николай, давай багаж собирать.
     И действительно, вскоре они оба были арестованы.
     Председателем первого в тех местах колхоза был Василий Сорокин, а сын его, Владимир, работал в колхозе трактористом. Оба они не любили блаженного и писали доносы властям, чтобы те арестовали его. И, наконец, зимой 1928 года к дому, где тогда жил Максим Иванович, подъехали сани с милиционером.
     Случившийся тут Андрей Груздев спросил:
     – За что вы его арестовываете?
     – Да нам не жалко, – ответил милиционер, – он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.
     Собирать Максиму Ивановичу было нечего, никакого имущества у него не было, сел он в сани, и они отправились. По дороге им встретилась женщина, которая, узнав блаженного, спросила:
     – Куда это ты, Максим Иванович, поехал?
     – К Царю на обед, – ответил блаженный.
     В Кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли жестоким мучениям, попеременно держа то в жаре, то в холоде. Но недолго он здесь пробыл и был переведен в другой город. Здесь блаженный оказался вместе с о. Николаем Житниковым, который явился свидетелем его кончины, и написал из заключения кинешемцам, что блаженный Максим умер как великий праведник.

     Причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 г. Память совершается 31 июля (день мученической кончины), а также в дни празднования Собора новомучеников и исповедников Российских и Собора Ивановских святых 7/ 20 июня.

Библиография
Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ cтолетия: жизнеописания и материалы к ним. Тверь, 1996, книга 2, стр.265.